Когда мне исполнилось пятнадцать годов, мы уехали навсегда из тех мест. Прошло семь долгих лет, но ничего не смягчило сердца матери Асель. Она всё так же кляла всех и ругала, а после и вовсе чокнулась, превратилась в свои сорок лет в страшную, чёрную старуху и померла. Да померла на той самой поляне. Зимой, в одной сорочке, нашли её там. Что она там искала? То неведомо. Я спросила бабушку, может она всё же одумалась и звала там Асель? Но бабушка покачала головой.

– Нет, не её она искала, а свой покой, мучили её духи нечистые, ведь проклятие-то оно всегда, как обоюдоострый меч, в обе стороны работает, да только люди того не знают, не ведают. Думают, сделали другому гадость – и остались в радости жить. Нет, внученька, в жизни всегда за всё нужно платить. За каждое сделанное дело, за каждое сказанное слово.

– И вот, бабоньки, – перевела на них взгляд Марфа, – Так я и живу, памятуя бабушкины слова, и храня их в сердце. Слишком страшна та картина, что и сейчас стоит перед моими глазами – мёртвая худая женщина на снежной поляне, с чёрной, словно измазанной сажей, кожей, и костлявыми руками и ногами. Такой нашли поутру мать Асель. Её уже примело снегом, однако безумный взгляд её, уставившийся в сторону леса, я помню до сих пор.

– А что же Асель? Её так и не нашли никогда? – спросили притихшие бабы.

– Нет, – покачала головой Марфа, – Вот и запомните, бабоньки, что нельзя кидаться словами. Назовёте другого нынче горбатым, а завтра сами такими станете. А сейчас ступайте домой, обнимите своих детей, да будьте счастливы.

Бабы шумно засобирались, повязали платки, накинули шубейки, обули валенки, Марфа вышла к калитке, провожать их. Звонко расцеловавшись, пошли бабоньки вниз по улице, каждая к своему дому, в котором тихо горел очаг и сладко спали ребятишки. Да только нескоро в ту ночь уснули наши бабоньки, а ещё искали по селу пьяненьких своих мужиков, которые с горя, что не удалось им стянуть во второй раз Марфиной наливки, наклюкались простой самогоночки, и разбрелись кто куда, да так и уснули. Бабы нашли их под утро, а после развозили на саночках по домам, сначала с руганью, а после, вспомнив Марфины слова, с песнями да хохотом. Одна она – жизнь. И прожить её надобно ладно, так, чтобы потом, когда придёт твой час, мог ты сказать Богу: « Господи, я сделал всё, что мог, прости меня грешнаго, если можешь». И всё было в том селе ладно – неслись куры, нарождались дети, уходили в своё время старики, колосились поля, и мели метели да вьюги, цвели луга, и текла вдаль широкая полноводная река. Шла своим чередом жизнь.